Единственным политиком регионального уровня, который ушел добровольцем на СВО, в Алтайском крае стал депутат АКЗС коммунист Владимир Громов. За шесть месяцев в зоне спецоперации он прошел путь до командира взвода, получил несколько ранений и “заработал” четыре награды. Вернувшись, депутат резко сменил политический лагерь и примкнул к “Единой России”, чем вызвал в сообществе неоднозначную реакцию. Об ужасах войны, неадекватных задачах командиров, причинах ухода из КПРФ и обвинениях в продажности Громов рассказал amic.ru.
Кто такой Владимир Громов?
Владимир Громов родился 8 июля 1975 года в селе Новоалександровка Атбасарского района Целиноградской области Казахской ССР. Работал в колхозе “Красная Заря” механизатором. Окончил Алма-Атинскую высшую школу милиции и Барнаульский юридический институт. Работал в уголовном розыске, в Следственном комитете. В 2001 году после увольнения из МВД открыл собственный ЧОП “Капитал+”. В 2019 году Владимир Громов вступил в КПРФ. В 2021-м избран депутатом АКЗС.
“Жена сказала, в погребе закроет”
– Владимир Николаевич, откровенно говоря, политиков-добровольцев, получивших ранение в зоне СВО, в России – единицы. Есть мнение, что влиятельные персоны не идут за “ленточку”, и находятся там, где боевые действия не ведутся. А вы пошли в самое пекло. Что повлияло на решение?
– Я готовился к нему с начала мобилизации. Когда на спецоперацию призвали большую часть сотрудников моего ЧОПа, желание уйти приумножилось в несколько раз. Из-за нехватки кадров пришлось закрыть предприятие. Я уже тогда активно помогал фронту: передал туда часть “чоповских” касок и бронежилетов, отправлял деньги, по ночам даже работал таксистом, чтобы заработать больше и переслать парням.
Первый мой боевой опыт был в Чечне, в 1995-1996 годах. Воевал в составе подразделения спецназа, занимались зачистками зданий. Сейчас решил также пойти штурмовиком, тряхнуть, что называется, стариной. Узнал о существовании штурмового отряда алейской бригады, который действует самостоятельно. К нему и примкнул.
– Родные поддержали?
– Мать сказала: “Я ожидала от тебя”, отец промолчал. Жену я готовил несколько месяцев. Говорила, что не отпустит, угрожала в погребе закрыть, плакала. Пришлось еще раз объяснять, что существует такое понятие, как воинское братство, и что своих бросать нельзя.
Фото: из личного архива Владимира Громова
– Как близко располагался ваш лагерь к линии фронта? Чем занимался ваш отряд?
– Если представить линию фронта как прямую линию, то мы находились “в аппендиците”, под одним из городов ЛНР. Мое подразделение на 80% состояло из наших, алтайских ребят, остальные 20% – военнослужащие из соседних регионов.
В первый же день меня назначили командиром отделения, позже – замкомандира взвода, а затем – командиром взвода. Главная обязанность – выполнение боевой задачи, сохранение личного состава и эвакуация раненых. Я вместе с ребятами участвовал в боевых выходах. Параллельно тренировал две роты, был их куратором.
Штурмовики – самые отчаянные на фронте ребята. Их задача – выбить противника из окопов, закрепиться, ждать смену. Это может длиться два часа, а может две недели. Поэтому за спиной всегда был 30-килограммовый штурмовой рюкзак со всем необходимым. Но самое ценное там – патроны, гранаты, вода, медикаменты.
– Военнослужащие, занимающие руководящие должности в зоне СВО, часто жалуются на большое количество бумажной работы. У вас как с этим было?
– Да, бумажной работы много. Иногда нужно было за неделю написать реляцию на 40 человек. Поэтому машины там нужны каждому командиру вне зависимости от звания и должности. Приходится ездить к командованию для подписания бумаг, за “гуманитаркой”, продукты какие-нибудь купить. Расстояния большие, пешком не находишься.
– Вы были на фронте зимой, весной и летом. В какое время года сложнее выполнять боевые задачи?
– Когда идет дождь: часами лежишь в окопах в воде и слякоти. С другой стороны, плюс: дроны в дождь не летают. И ты тогда времени зря не теряешь: окапываешься, маскируешь место, роешь новые окопы. Условия – суровые. Как-то во время выполнения боевого задания закончилась провизия. Нашли один сухпаек. Из одной консервной банки попили кофе 13 человек. Это сближает людей. В такие моменты рождается воинское братство.
– Приходилось терять товарищей?
– Все ужасы войны я, конечно, не буду рассказывать. Запомнился один из прилетов “Градов” по нашему лагерю. Мужик вышел покурить. Накрыло. Хозяйственный, нормальный парень был. Не довезли. Умирал, можно сказать, у меня на руках.
Фото: из личного архива Владимира Громова
“Трусливые неонацисты”
– Вам приходилась взаимодействовать с украинцами?
– Да, брали в плен нескольких неонацистов. Я одному как-то говорю: понимаешь, наши с тобой деды воевали на украинском фронте, сидели вместе в окопах. Нет, говорит, такого не было. Им сильно промыли мозги. И трусливые они. У нас же мужество в генах заложено. Как и смекалка: мы тактику боя можем поменять несколько раз в день. У них я такого не встречал.
– К слову, о тактике. Со всеми заданиями, которые ставило перед вами руководство, вы были согласны?
– Командиры, сами участвующие в боевых выходах, в большинстве случаев отдают адекватные команды, позволяющие сохранить состав. А есть “штабные” генералы и полковники, которые, ни разу, что называется, не нюхали пороха, не попадали под пулеметную очередь и обстрел снайпера. Им не понять, почему командиры и военнослужащие не до конца выполняют боевые задачи.
– Вы, судя по всему, сами с таким сталкивались.
– Однажды меня вызвал комбриг и потребовал за день отбить 1,5 километра украинского национального парка. Чтобы вы понимали, это болотистая местность и двухметровые заросли. Максимальная видимость – несколько метров. И постоянно летают “птицы” (дроны, – прим. ред.), несколько штук на 10 “квадратов”. Счет идет на метры и сантиметры. Я даже не знал, как сообщить о задаче ребятам. Сказал, никого принуждать не буду, предупредил, что обратно они могут не вернуться.
Понимаю, что на комбригов давят сверху. Но посоветовал бы ему возглавить небольшой взвод и отработать хоть один вражеский окоп, чтобы попробовать на вкус поле боя. Больше чем уверен, что он ни разу не делал этого за все время спецоперации.
– В итоге выполнили задачу-то?
– В этот день отбили 200 метров. Уничтожили пулеметный расчет и снайпера с минимальными потерями.
– Вы дважды были ранены. При каких обстоятельствах это произошло?
– Первый раз – 24 июня, как раз при выполнении боевой задачи в украинском национальном парке. Попали с товарищами под минометный обстрел. Меня отбросило волной на дерево, сломал кость позвоночника. Я тогда вышел в форме, отличающейся от других. Скорее всего, противник понял, что я командир. Товарищ полковник сказал тогда: пять дней отдохнешь, и в строй. Да и сам я хотел быстрее восстановиться. Мои пацаны-то там остались.
30-го мы заходили туда же. Противник пошел в жесткое наступление, с обеих сторон начали работать танки. У нас не было информации, что у них они где-то припрятаны. Пришлось отступить. Во время отступления вынес с поля боя троих ребят: одного “двухсотого”, двоих “трехсотых”. По рации поступила информация еще об одном тяжело раненом бойце. А своих мы не бросаем – пошел искать. Заметил снайпер, прострелил руку. Когда земля начала пропитываться кровью, думаю: надо выходить, иначе вытеку. Прополз от одной ЛЭП до другой полкилометра. Силы покидали молниеносно – думал, Богу душу отдам. Заметил наш БМП, который начал отрабатывать в сторону леса. Оказывается, “укропы” пошли в наступление. Уже потом замполит мне сказал: “Мы думали, тебе хана, ты последним вышел из леса. Задержался бы на полчаса – все”.
Фото: из личного архива Владимира Громова
– Как вы считаете, почему конфликт так затянулся? Что мешает армии РФ продвигаться быстрее?
– Все восемь лет противник активно готовился. Необдуманно лететь вперед на “ура” – равно потерять много людей. Мы медленно, но двигаемся. Нужна хитрость, смекалка, разведданные, и хорошая тактика работы.
Украине сейчас помогают более 50 стран, которые поставляют модернизированное оружие. Квадрокоптеры, к слову, могут летать на высоте 5-8 километров. Если в лесу собрались в кучу люди, “птицы” их увидят.
Про “Бабу-Ягу”
– Вернувшись со спецоперации, вы почти сразу публично заявили о вступлении в ряды единороссов. Чем объясните столь резкое решение смены политического лагеря?
– Именно там, в зоне спецоперации, я понял, что такое человеческая жестокость во всех ее проявлениях. Как ВСУ относились к женщинам, детям, старикам. Мировоззрение сломалось полностью. Считаю, что наш президент сделал правильное решение прекратить это, объявив спецоперацию. Чтобы победить, нужно объединиться вокруг президента и правящей партии. Раньше этого была коммунистическая партия, сегодня – “Единая Россия”.
Фото: Екатерина Смолихина / amic.ru
– Вы вступили в КПРФ в 2019 году, за два года до депутатcтва. Почему тогда примкнули именно к ней?
– Мой дед был основателем колхоза “Красная Заря”, где я начал работать механизатором. Среда, в которой я воспитывался, заложила мне основу социалистического строя. И при выборе партии эти ценности мне казались ближе. Уже потом понял, что все не так гладко.
– То есть идеи “левых” вам перестали быть близки?
–Крайком КПРФ стоит на тормозах и занимается только критиканством и публицизмом, вместо того чтобы предлагать свое, договариваться, решать, идти вперед. На последней сессии АКЗС я посмотрел, как ведет себя фракция коммунистов, и мне стало стыдно. Когда шло обсуждение законопроекта о предоставлении земельных участков награжденным участникам СВО, они начали говорить, мол, документ сырой и требует доработки. Почему от них не было никаких предложений, дополнений до рассмотрения на сессии? А я отвечу: потому что законопроект предложили не они. Черт побери, я был на передовой, защищал ваши, простите, шкуры, почему вы сидели до последнего и ничего не делали?
– После публичного заявления об уходе из коммунистического стана, вас окрестили политическим предателем. Вы как к этому отнеслись?
– Такая реакция была ожидаема. Но если бы Мария Николаевна (Прусакова, первый секретарь Алтайского крайкома КПРФ, – прим. ред.) побывала на моем месте, хотя бы день посидела в окопах, у нее бы поменялось мнение.
– С начала созыва фракцию КПРФ в парламенте покинуло четверо депутатов. Считаете это следствием политики руководства крайкома партии?
– Вы смотрели фильм “Джон Уик”? Там главный персонаж носил прозвище Баба-Яга, потому что был против всех, везде и сразу. У меня складывается ощущение, что это и про Марию Николаевну. Нужно уметь находить компромисс, а не идти против всей системы. У нее есть те, с кем можно договориться, но этого не происходит. Потому что здесь важнее характер и человеческие качества. Уверен, люди продолжат покидать эту партию – и я не только про депутатов. Коммунистов в Алтайском крае станет гораздо меньше.
Фото: Екатерина Смолихина / amic.ru
– В Кремле неоднократно заявляли, что участие в СВО для чиновников и политиков – своего рода карьерный лифт. И в кулуарах говорили, что за вступление в ЕР в статусе депутата, получившего опыт участника СВО, вам пообещали руководящие должности в правительстве региона.
– Про карьерный лифт – впервые слышу. Ни о каком построении карьеры я тогда не думал. Каждый мужчина, когда страдают люди, должен их защищать. Это основная причина ухода на СВО. Я готовился к нему в течение года: перевел все, что у меня есть, на своих детей. Понимал, что могу не вернуться.
А вообще, когда человек нацелен на продвижение по карьерной лестнице и работает в этом направлении, получение каких-либо должностей, званий – естественный процесс. А я сидеть на месте точно не буду. Может, через пять лет увидите меня президентом. (Смеется.)
– А еще некоторые утверждают, что вы решили отправиться добровольцем на фоне материальных сложностей, с которыми столкнулись после закрытия ваших ЧОПов.
– Я никогда не испытывал нехватку денег. Мне не надо шикарных машин, яхт, я довольствуюсь тем, что имею. Если потеряю все и останусь без гроша – выращу картошку с помидорами и буду рад. А говоря о моих активах, у меня еще есть рекламное агентство, которое приносит доход.
– Какие у вас планы на будущее? Получив опыт участника СВО, будете выходить с инициативами о поддержке военнослужащих?
– Я подключился к рабочей группе в АКЗС от “Единой России” по вопросам СВО. Мы уже отправили в ЛНР несколько машин с необходимыми вещами и продолжим работу в этом направлении. На будущее я хочу собрать “гуманитарку” для своего отряда. Если дадут пропуск – лично съезжу.
Считаю нужным наладить работу психологов для вернувшихся с СВО. Сужу по себе: очень сложно переключиться. Особенно “необстрелянному” бойцу. Психика меняется. Люди могут пойти по неправильной дороге: одни начнут пить, другие подсядут на наркотики, третьи не смогут смириться с падением доходов. И одноразовая встреча с психологом здесь не поможет. Нужна системная работа.
– “За ленточку” не готовы вернуться?
– Думаю, с таким ранением мой штурмовой отряд меня обратно не возьмет. Воевать как раньше уже не получится. А вообще, решение принимает военная комиссия.
Материалы по теме:
